— Как прошла трансплантация? — спросил я его, стараясь говорить бодро. — Эффект есть?
— Пока рано судить, Фидель, но эффект несомненно есть. И ещё какой.
— Что ты имеешь в виду? — у меня сжалось сердце в ожидании роковых вестей, но я старался не подавать вида. — Что-то пошло не так?
— Не знаю, Фидель, в конце концов, я ведь даже не врач.
— Я бы не сказал, судя по тому, что тебе удалось вылечить её раны и сделать все эти пересадки повреждённых органов.
— Ну, это не моя заслуга. На таком оборудовании с этим справился бы любой пацан, играющий в контру. Все эти диагностики и операции делали программы и кибер-хирург, я только кнопки нажимал и мышкой щёлкал на «Вы уверены, что этот орган надо заменить?», — он усмехнулся, что уже было неплохо. — Ты только никому не говори, не лишай меня славы.
— Так что не так-то, Коля?
Он показал на монитор:
— Вот три-ди карта нормальной активности мозга, как образец. Вот карта того, что было до пересадки. Видишь, в чём отличие?
— Ну, да. Раньше было всё гладко и ровно, будто пустыня.
— Точно. А нужны вот такие холмы, если упростить.
— Понятно. А сейчас что там?
Николай помялся, но вызвал на монитор ещё одну карту:
— А сейчас вот что.
На экране показались горные цепи, сплошь состоящие из Эверестов.
— Что это значит? — спросил я, почувствовав, что у меня руки ходят ходуном.
— Я не знаю, Фидель. И никто не знает, даже улитки. Эту операцию на людях ещё никто не проводил.
— Но, по крайней мере, она жива, — сказал я, скорее угадывая, чем понимая хоть что-то.
— Жива — не то слово. Если сравнить жизнь с костром, она сейчас вулкан.
— Что будем делать конкретно?
— Если до утра ничего не изменится, будем выводить из комы по любому.
— Всё остальное в порядке? С ранениями, я имею в виду.
— Да. Все сканирования показали полное восстановление. Программа не выдаёт ни одной ошибки. И ещё… — я почувствовал неуверенность в его голосе, словно он не до конца решился. — Я думаю, ты обязан это знать.
— Говори же, не тяни.
— Фидель, она беременна. Она беременна от тебя.
У меня внутри всё сжалось. А потом, через миллион часов или лет, или веков я выдохнул. И всё в мой жизни встало на свои места.
Реанимационную кровать поставили прямо в кабинете Папы вместе со всем необходимым оборудованием для лечения. Геринг настоял на своём, а у руководства кремлёвской клиникой не нашлось достаточно убедительных формальных оснований ему отказать. В приёмную он посадил тех двух офицеров, с которыми летал в Печатники — старый друг лучше новых двух — с приказом стрелять в любого, кто попытается пройти в кабинет без его, Геринга, письменного разрешения:
— И мне похрен, кто это будет — спикер Высшего Совета, министр обороны или маршал госбезопасности. Это понятно?
Офицеры как-то странно покосились на него, но кивнули. Он знал, что они считают его конченной мразью и штопанным гандоном после того инцидента с девкой, которую ему пришлось пристрелить исходя из высших государственных интересов, как они ему виделись на тот момент. Теперь он, конечно, не уверен в этом, и как умный человек не может не согласиться с моральной правотой этой сладкой парочки служак, но именно поэтому он и доверяет им охрану президента. Логика и понимание людей всегда были его сильной стороной — это признавали даже его враги.
Геринг сидел возле кровати своего брата, поглядывая на часы — вот-вот Жора в обличье Папы должен прийти в себя. Пусть они сводные братья, но росли они вместе, и для Геринга он всегда был родным человеком. Если же быть откровенным, единственным родным человеком на свете.
Его официальная биография при внимательном прочтении всегда вызывала если не смех, то недоумение у любого, не просравшего свои мозги при просматривании телевизора под пивко. Начать с того, что по отчеству он был Михайлович, а отца его звали Тимур, да-да, тот самый Тимур. В разных источниках указывали разные года его рождения, но это не самое смешное. Самое смешное, что в различных версиях официальной биографии называли разные фамилии и даже гражданство, которое он получил при рождении. Так, на официальном сайте правительства он, якобы, родился в суверенном Казахстане, а на сайте президента местом его рождения указывалась Москва. Все остальные факты при сопоставлении выглядели не менее фееричными. Это если задуматься и проанализировать.
Прозвучал сигнал, это означало, что Георгий выходит из медикаментозной комы. Наконец, он открыл глаза и увидел Геринга.
— Славик, что со мной? — спросил он брата голосом Папы. — Я не узнаю свой голос. И чувствую себя херово.
Он поднял руки:
— Славик, я себя не узнаю.
Геринг помялся, но решил, что правда, как бы она ни была горька, лучше, чем бессмысленное враньё:
— Жора, соберись, я скажу тебе одну охренительную вещь. Ты теперь президент. И все будут звать тебя Папой.
Георгий явно посчитал его сумасшедшим, судя по его охреневшим глазам. Герингу пришлось объяснить в двух словах ситуацию в целом.
Георгий закрыл глаза, слушая. Потом посмотрел на Геринга:
— Ты говоришь пересадили мозг?
— Да, Жора.
— А сердце тоже пересадили?
— Да, но ты не волнуйся, никаких последствий не будет…
— А я и не волнуюсь. Я беспокоюсь, чтобы моё сердце было со мной.
Геринг продолжил. Он коснулся перспектив, открывающихся перед ними:
— Ну, да, ты выглядишь немного старше, чем был, но девок у тебя будет миллион, а здоровье, как у молодого бычка, гарантирую. И делать тебе ничего особо не надо будет: съёмки, поездки, фуршеты, приёмы. Ну, ты понимаешь.